Разговор с хабаровским учёным Леонидом Бляхером 

Мой собеседник – доктор философских наук, социолог, профессор, заведующий кафедрой философии и культурологии ТОГУ. Серьезный ученый и исследователь, автор более 100 научных трудов. «В свободное от основной работы время» написал нескольких книг в жанре исторической прозы, документальной литературы и детективной фантастики. Беседовать с Леонидом Бляхером – одно удовольствие, где вы еще найдете профессора, который в разговоре запросто ввернет словечко «ништяк», а под гитару споет хулиганскую песенку?

Сегодня мы решили почти не говорить про науку и политику, наш разговор – о Хабаровске и хабаровчанах, о недавней экспедиции туда, где заканчиваются дороги, и начинаются тайга, деревни и вахтовые поселки, о том, кем бы мог стать Леонид Бляхер, если бы не стал ученым.

– Как-то Вы сказали, что настоящие ученые – это люди, которые удовлетворяют личное любопытство за казенный счет. Первые экспедиции вы и ваши сотоварищи финансировали из собственных карманов. А сейчас как сложилось, нашлись спонсоры? 

– Нашлись. Главным спонсором стал центр поддержки социальных исследований «Хамовники», он замечателен тем, что выделяет деньги на исследование неочевидных вещей в России. 

– Неочевидное – это то, что трудно заметить, требующее доказательств?

– Совершенно верно. Есть вещи, которые легко отражаются в статистике, о которых говорят и пишут. А есть вещи, о которых пишут редко, а если и напишут, то так: «Вау, какая невероятная экзотика!» На самом деле, это не экзотика, это люди так живут!

Всегда, и в советское время, и в нынешнее, в России существовало два мира. Мир публичный, легко презентуемый, тесно связанный с государством, и мир, который не против государства, но как бы помимо него существующий. Там свои герои, свои жизненные установки. Как правило, в этом втором мире возникает новое население. Эти люди зарегистрированы в другом месте, формально являются «вахтовиками», но поскольку вахтовые условия там неплохие, есть такие, что живут здесь десятилетиями, они, по сути, уже местное население.

Есть поселок, и мы в нем были, который образовался по принципу «пьяный прораб карандашом в карту ткнул», и его построили по приказу. А есть поселки, которые расположены в «пустых» местах, и люди пришли сюда и возрождают брошенную, оставленную немало лет назад землю. Реального контроля здесь нет и быть не может, потому что ближайший «контролер» аж за 250 километров. Это очень далеко, труднодоступно. Зато люди здесь более свободны. Они, как правило, живут у реки. А в чем специфика реки? Она начальству не подчиняется, она будет застывать и разливаться, когда ей надо. И люди, здесь поселившиеся, соотносят себя с рекой, с природой.

– А что это за люди?

– Встретился нам совершенно замечательный персонаж – староста одного из поселков. Два года назад похоронил жену. Мужик, как говорится, в самом расцвете сил. «Почему снова не женишься?», – спрашиваю. «Да ты понимаешь, бабы – дуры, они в город меня потянут, они не понимают, что настоящая жизнь – здесь».

Мы ездили с этим мужиком на его огромную заимку. Там его мир, его дом – вся тайга. На шкурки пушных зверьков, которые продает, он трех дочерей выучил. Полезный и абсолютно счастливый человек.

Есть такой термин в социологии – «пространственное сжатие». Наш край сжимается к трем центрам – Хабаровску, Комсомольску-на-Амуре, Ванино-Совгавани. Но, если мы говорим о человеке, он, наоборот, расширяется. «Нас» становится меньше, а «моего» становится больше! Больше возможностей для трудоустройства, самореализации, больше уверенность, что все твои профессиональные, жизненные качества окажутся востребованными. 

Просчитались как-то мы с хлебом, закончился. Магазинов там нет, но нам сказали, что есть в поселке женщина, которая печет деревенский хлеб. Пришли, спросили, выносит нам буханку. Я полез было за кошельком, она руками замахала – «да кто же хлеб продает?». Вопрос не в том, что женщина эта чересчур щедрая, там так принято, она нас хлебушком просто угостила.

...В километрах семидесяти жил еще один интересный персонаж, которого мы назвали «лесным бароном». У него и лесопилка, и суда, которые вывозят лес, и крепкое сельское хозяйство (скупил у бывших колхозников паи). Огромные стада коров, молокозавод, мясное направление, зерновые сеет, муку мелет, из нее местные хлеб пекут. И вот этот «лесной барон» – здесь практически власть. Власть, основанная не на силе, а на том, что он и есть жизнь на этой территории, он дает работу, заработок. В доярки нанял женщин, освободившихся из зоны, и хорошо им платит, у них трехразовое питание за счет «хозяина». «Вы, конечно, можете поехать домой, – говорит, – но с чем? С пустым карманом? А у меня вы можете заработать, вернетесь с приличными деньгами».

Встретился нам и человек, который 20 лет живет без паспорта. На все предложения местного главы – давай поедем и сделаем документ, отвечает: «А зачем? Медведям я паспорт предъявлять не буду. Уезжать отсюда не собираюсь».

Знаете, что самое ценное в нашей экспедиции? Мы могли пожить в этих деревнях, и их жители из условных фигур превратились в живых людей, которые говорят и рассуждают, у которых есть свои симпатии и антипатии.

– Ваша экспедиция завершилась. А будет ли ее продолжение, например, в книжном варианте?

– Безусловно. К новому году готовим книжку.

– Хабаровск – у черта на куличках, на окраине России. И чего же мы все здесь живем? Вот Вы почему здесь живете, а, например, не в Сочи, где белые ночи?

– Хабаровск – это город, который принял меня 30 с лишним лет назад, когда у меня уже было двое детей и не было крыши над головой. И я это очень ценю. Первое, что сделал мой сосед, ставший моим другом, Виктор Чернышов – принес нам двухлитровую банку икры. А его жена принесла посуду, потому что у нас было две тарелки на четверых.

А еще, наверное, трудно сейчас найти город, в котором за одно поколение можно стать своим. Я ощущаю особый кайф, когда иду по улице Муравьева-Амурского и пять-шесть раз здороваюсь не со случайными людьми, а с теми, кого знаю. И уезжаю куда-то, а возвращаюсь домой. Здесь у меня любимые люди, близкие друзья, которые никогда тебя не бросят и не подставят.

Кроме всего прочего, мне нравится старая архитектура города. Мне нравится рассказывать о Хабаровске не хабаровчанам. Мне нравится, как преобразился город за постсоветский период.

– И все же – почему из Хабаровска уезжают?

– Людям надо работать. С работой, скажем откровенно, здесь не очень. Когда-то в город приехало большое количество людей на большие заводы – Дальэнергомаш, Дальдизель… Эти заводы исчезли. Соответственно, образовалась прослойка «лишних» людей. 

При этом большая часть жителей – это не те, кто приехали еще с бароном Корфом и ранее, это люди, которые приехали лишь в 60-70 годы ХХ века. Соответственно, у них остались плотные родственные связи с западной частью страны, не сложилось здесь – они вернулись назад. Они не стали дальневосточниками, не прижились, так получилось. Но, в общем-то, число горожан не уменьшается, оно более-менее стабильно. Одни уехали, другие приехали. Нормальный процесс.

Есть такой термин в социологии – «пространственное сжатие». Наш край сжимается к трем центрам – Хабаровску, Комсомольску-на-Амуре, Ванино-Совгавани. Но, если мы говорим о человеке, он, наоборот, расширяется. «Нас» становится меньше, а «моего» становится больше! Больше возможностей для трудоустройства, самореализации, больше уверенность, что все твои профессиональные, жизненные качества окажутся востребованными.

– Считается, что Хабаровск существует на федеральные деньги. И без этих денег, мол, никак...

– Без федеральных денег это будет совсем другой город. Есть понятие «имперский город», придумал его мой иркутский коллега Виктор Дятлов. Имперские города в империи подчиняются непосредственно императору, в обход местных территориальных владык. В современной России немножко не так. Территория – гигантская, по ней идет смысловой властный импульс из столицы, и нужны своего рода «подстанции», которые бы передавали этот импульс. Эти подстанции и есть имперские города, которые строились по приказу из столицы, заселялись, в основном, чиновным и военным людом. Развитие такого населенного пункта тесно связано с развитием страны в целом. Строго говоря, такой город на этой земле представляет страну, как целое. Имперский город – это и не плохо, и не хорошо, это необходимость на огромной территории. И это форма ее самосохранения, это каркас, связывающий страну. В этом смысле, да, Хабаровск – имперский город, со всеми вытекающими. 

Когда я говорил о федеральных деньгах, я говорил именно об этой функции Хабаровска – быть средством коммуникации между территорией и столицей.

– Еще не так давно говорили, что Дальний Восток – в приоритете, десятки программ разработали, тот же «ДВ-гектар», нацпрограмма социально-экономического развития ДВ. Но когда об этом в последний раз вспоминали? 

– Есть такая объективная штука – «континентальное плечо». Это то, что делает любое воздействие на отдаленную территорию очень затратным. В период, когда в государстве все хорошо, денег – море, их дают и сюда, на окраины. Обещают и дают. Причем логика достаточно понятная. В Европе ни сегодня-завтра возникнет новая «Берлинская стена», только сдвинутая в нашу сторону. А здесь, на Дальнем Востоке, с нами готовы сотрудничать, работать, торговать. Тем более, что «мастерские мира» теперь не там, а здесь. Но ситуация изменилась. Сегодня сказать, что в стране все хорошо – сказать неправду. Дискурс остается, только денег на нас нет.

И это не сегодня придумано. Так было каждый раз. Затеянная еще Муравьевым– Амурским большая программа обустройства Дальнего Востока, напомню, обвалилась в связи с обострением ситуации после русско-турецкой войны. Процесс переустройства региона грохнулся и в Первую мировую войну. Но у дальневосточников есть такая особенность – мы умеем выживать...