Записки военного летчика из Хабаровска

Авиатор Лев Лобанов оставил рукописи, из которых благодаря усилиям нашего редактора Станислава Глухова родилась книга «Всем смертям назло» (16+). Эта глава могла стать последней для автора.

20 ноября, когда я остался единственным в полку пилотом, начальник штаба капитан Чечнев получил распоряжение направить командира-летчика в Борисоглебский запасной авиаполк для получения там эскадрильи И-16 вместе с личным составом. Это известие обрадовало: давно уже мы не получали пополнения. За пять месяцев войны более 60 человек в полку сложили головы в неравных, жестоких и кровопролитных воздушных боях.

Самолет доставил меня в Борисоглебск. Командир авиаполка долго рассматривал мои документы, вздыхал и старательно прятал глаза. 

– Чем порадуете, товарищ майор? – нарушил я затянувшееся молчание.

– Нечем порадовать, лейтенант. Вашу эскадрилью, – он подчеркнул слово «вашу», – мне приказали передать москвичам. Самолеты уже улетели.

– А как же мы... Ведь перед вами – последний летчик полка, вы понимаете? На нашем аэродроме всего два самолета, битые-перебитые. Моторы давно выработали все ресурсы. Летать не на чем и некому. Дайте хоть что-нибудь! Ну, если не эскадрилью, то хотя бы звено! – просил я майора.

Тот грустно смотрел, и я видел, что, действительно, дать нам нечего. По углам аэродрома стояло лишь несколько машин, но в каком состоянии и кому принадлежат – неизвестно.

– Ладно, уговорил, лейтенант. Прибыли сегодня два летчика-сержанта. Из училища. Кажется, Мельников и Дыбич. Забирай их себе! Три самолета тоже постараемся найти...

Линия фронта уже проходила но Дону. Ростов занял враг. Утром 28 ноября 1941 года мы поднялись в воздух. Задача сформулирована кратко: «Не допускать бомбардировщики противника к нашим наземным частям». Для трех И-16 задача почти невыполнимая. Мельникова, и Дыбича, идущих в первый боевой вылет, потренировать в выполнении приемов боя не было возможности, кое-что объяснил на пальцах.

Звено набирало высоту. Над Ростовом стелилась сизая дымка – в городе догорали пожары. Впереди показались четыре пары «мессеров» – авангард прикрытия бомбардировщиков. Я развернул звено в сторону солнца, не упуская из виду немецкие истребители. Сейчас важно остаться необнаруженными, сохранить возможность для внезапного удара по бомбовозам.

Наконец показалась основная группа – плотный строй из десяти тяжелых Ю-88, окруженных снующими вокруг истребителями. Мы выше «юнкерсов» на тысячу метров. Позиция удобная. Недолгое сближение на встречном курсе со стороны бьющего немцам в глаза солнца, и вот – пора?

Круто опускаю нос машины на ведущего «юнкерса». Ударить надо именно по нему, хотя бы сбить его с курса. «Юнкерс» быстро растет в сетке прицела. Огонь! С визгом сорвались с полозков два РС и, оставляя дымный след, устремились к флагману. Мои напарники тоже выпустили по два снаряда – флагманский Ю-88 неуклюже завалился и, окутавшись дымом, рухнул вниз. Остальные бросились по сторонам, из открытых люков потекли бомбы, на свои же войска – лишь бы поскорее избавиться от груза! 

Вся атака длилась секунды. Истребители сопровождения прозевали нас, и теперь «мессеры», примерно 30 машин, бросились за нашим уходящим на пикировании звеном.

«Душа моя сжалась, ушла в себя. Я перестал испытывать страх, все больше привыкал к гибели однополчан, не помышляя и самому остаться в живых…»

За месяцы войны на моих глазах погибли или получили тяжелые ранения два полных летных состава полка. Смерть товарищей звала к отмщению. Я твердо усвоил главную заповедь истребителя: не считай врагов, а смотри – где они. С первого же вылета драться приходилось при численном перевесе немцев, и стоило хоть на секунду оробеть перед этим обстоятельством – гибель моя оказалась бы неизбежной.

Позже пришел опыт, эмоции сменил холодный расчет, и бой превратился в обычную, до тонкостей освоенную работу. Пилотирование не занимало внимания: в полете я становился частью самолета, отрегулированной до полного совершенства, все мои действия обосновывались сложившейся сейчас обстановкой. Получалось, будто машиной управлял кто-то другой, а я только приказывал ему выполнять нужные маневры...

Душа моя, если можно так сказать, сжалась, ушла в себя. Я перестал испытывать страх, все больше привыкал к гибели однополчан, не помышляя и самому остаться в живых. Мысли о смерти остались за пределами сознания, там, куда вход моему человеческому «я» был строго воспрещен.

Постепенно перестал удивляться тому, что выходил из самых тяжелых, непомерно неравных схваток без единой царапины – даже тогда, когда возвращался из боя, в котором гибла вся наша вылетавшая группа. Почему так получилось, я не понимал, да и не задумывался над этим. Принимал все, как должное.

И только много позднее, в тиши госпиталя, я начну постепенно оттаивать, анализируя проведенные бон и испытывая ни с чем не сравнимое тягостное чувство от былой, казалось, абсолютной неизбежности смерти; размышлял о причинах нашей неполной подготовленности к этой войне; ощущал острую неизбывную боль, вспоминая о погибших друзьях. Все это – потом...

За пять месяцев войны более 60 человек в полку сложили головы в неравных и жестоких воздушных боях. 

А сейчас мое звено бешено пикировало. «Мессеры» догоняли. Четко работала мысль: «Резко затормозить. Немцы не ожидают и обязательно проскочат вперед. Мы окажемся у них в хвосте». Старый прием: убран газ, машины энергично выведены в горизонтальный полет. Звено словно уперлось в резиновую стену: широкий лоб наших «ишачков» сделал свое дело, все три И-16 будто встали на якоря! А остроносого «мессершмитта» быстро не затормозишь, не зря же он «мессер» – «нож».

Успеваем перестроиться в оборонительный круг. Немцы пристреливаются. Все ближе пушечные трассы. Все круче закладываем виражи. Моторы надрываются в форсаже. Самолеты вздрагивают от напряжения, готовые сорваться в штопор при малейшей ошибке в пилотировании.

Самолет в штопоре – это бешеное вращение земли, сливающейся в крутящийся диск. Я не раз использовал штопор для выхода из боя, но лишь тогда, когда оставался один. Теперь же, прижавшись вплотную, крутились со мной в сумасшедшем вираже две машины с совсем еще «зелеными» летчиками.

От перегрузок кровь отливает от головы. В глазах меркнет свет, неимоверной тяжестью наливается тело, неумолимая центробежная сила гнет позвоночник, отрывает руки от рычагов. А надо еще следить за обстановкой, маневрировать, уклоняться от смертоносного огня.

Машина Дыбича вдруг резко «клюнула», завалилась и понеслась к земле. Следом устремилось несколько пар «мессершмиттов».

– Стас, не выводи! Штопори до земли! Только не выводи!

Но самолет Дыбича, сделав несколько витков, начал выходить из штопорного полета.

– Что ты делаешь, Дыбич, немедленно в штопор! – надрывался я криком, хотя знал, что меня никто не слышит.

Четыре «мессера» догнали краснозвездную машину. Вспух клубок взрыва, замелькали в падении куски самолета. Не стало Станислава Дыбича.

Мельников плотнее прижался к моей машине. Для него я был единственной защитой в этом страшном смертоносном клубке. Он тянется ко мне, как цыпленок, убегающий под крыло матери-наседки от налетающего коршуна.

Наше оборонительное кольцо распалось. Немцы этим воспользовались, бросившись с задней полусферы. Ливень снарядов возвестил о новых атаках. Находиться в вираже теперь бессмысленно. Нас атакуют сзади, идут встречным курсом, изготовились бить сверху. Теперь оставалось атаковать самим. Иного выхода нет.

Я бросился вправо вверх и оказался под проходившим мимо «мессером». Его желтое брюхо заполнило сетку прицела. Пулеметы брызнули свинцовыми струями, РС вошел в тело истребителя. Он стал очередным сбитым самолетом врага.

Но радость тут же сменилась тревогой: где Мельников? Не удержавшись возле меня при броске вверх, он остался один. Проскочившего перед ним «мессера» он пожег, но и Мельникова постигла та же учесть. Я успел увидеть объятый пламенем И-16 и горящий рядом «мессершмитт».

– Эх, Алеша, Алеша... Ну, держитесь, гады!

Ярость и боль душили меня. Стиснув зубы, бросил машину вниз, к проходившей парс «мессеров». 

Увидев меня, они со снижением бросились удирать к городу. Позволили почти догнать себя, а потом сошлись плотнее и начали выходить из крутого снижения. В азарте преследования до упора жму на сектор газа. Мотор не выл – он визжал на высокой форсажной ноте, словно жаловался на невообразимо трудную судьбу. Буравом ввинчивался звук в закрытые шлемом уши. В прицеле четко просматривался ведущий «мессер». Дистанция сокращалась. Еще секунда – и сработают мои пулеметы.

Но вдруг сетка прицела очистилась: обе вражеские машины боевыми разворотами ушли в разные стороны... Меня одурачивали, как мальчишку! Вместо боя втянули в бессмысленное преследование. Зачем?

Справа разорвался тяжелый снаряд, сверкнуло пламя. Машину сильно тряхнуло, в глазах поплыли красные круги. Наступила тишина. Я потерял сознание.

…Моя машина, с оторванным концом правого крыла, с развороченным бортом и срезанным фонарем кабины, неуправляемая, поднялась и легла на спину. Я повис на ремнях. Яростный ветер свистел в кабине. Сознание медленно возвращалось.

«Что произошло? Ведь я их почти догнал. Они убегали и внезапно исчезли. А потом ударили зенитки... Сволочи, завели меня на зенитную батарею! Подловили, «герои»... Всей оравой не смогли справиться, сожгли уйму бензина и боеприпасов, а без зенитчиков не обошлось...»

Машина, лежа на спине, падала под небольшим углом к горизонту. Подо мной лежал захваченный врагом Ростов. Впереди лента Дона, за рекой – наши. Собрав в кулак волю, двинул рули. Самолет неохотно, с большой нагрузкой на управление, вернулся в нормальное положение. Осмотрелся. «Мессеров» нс видно. Ушли.

Снижаясь, пересек Дон. Впереди бесконечные линии окопов, чуть левее холм, за ним – пятачок пашни. Туда, только туда.

Убыстряя бег, сливаясь в сплошную серую полосу, несется на меня земля. Скребут по грунту лопасти винта, небольшой пробег и машина, окутанная пылью, остановилась, зарывшись мотором в перепаханное снарядами поле!

Я отстегнул ремни, выбрался из разбитой кабины. Снял парашют. Из окопов ко мне бежали бойцы, что-то кричали, размахивая руками. Расстегивая шлем, почувствовал нечто вроде щекотки за правым ухом. Тронул рукой – из пробитого, мокрого от крови шлема торчал еще теплый зазубренный осколок.

Голову пронзила резкая боль. Земля повалилась в сторону, потом вдруг встала «на ребро» и, стремительно опрокидываясь, прихлопнула меня душным непроницаемым покрывалом…