Главы из книги Станислава Глухова о дальневосточных авиаторах «Взлёт»

«Добрый день, Мария и Марат!

Получил от вас письмо, за которое очень благодарю. Посылал тебе поздравительную телеграмму к Дню Красной Армии. Праздник встретить пришлось в воздухе, над территорией фашистов, под огнем зениток. А днем было торжественное собрание нашего полка, полк является лучшим в дивизии, и генерал из Москвы был для проверки – сказал, что полк – гордость ВВС.

На собрании мы узнали, что нашему полку будет присвоено звание гвардейского. Кроме того, зачитывали приказ по полку, где меня хвалили, вынесли благодарность. И в том же приказе было сказано, что командование полка ходатайствует перед правительством о присвоении мне и Вихореву звания Героя Советского Союза...

Ну, а насчет того, что Марат сказал, что я убил 150 фашистов, то, по-моему, сын ошибся: по самым скромным подсчетам за 22 вылета уничтожил я не менее 500 немцев. Например, были пущены под откос три эшелона с солдатами. Сколько их там подохло, точно не узнаешь. А сколько раз по скоплению войск приходилось бомбить, несколько десятков тонн бомб я сбросил на головы фашистов, а сколько их погибло от пулеметного огня. Так что и за тебя и за Марата по куче фашистов уничтожил. От этого и самому спокойней: если что случится, то я свое дело перед страной выполнил.

В общем, все идет нормально, т. к. самолет подбили только один раз, да и то ни одного члена экипажа не ранили, и домой мы пришли благополучно.

Крепко вас целую, пишите, Владислав.

22 февраля 1942 г.»

***

До этого Мария Опалева писем от мужа почти не получала, да и незачем писать было: как в тридцать пятом поженились, так и не расставались. 

…Вся довоенная жизнь сейчас казалась сном. Клуб, самодеятельность, драмкружок, сами режиссеры, сами артисты. И танцы сами устраивали. Там, на танцах, они с Владиславом и познакомились.

Потом Опалева в Биробиджан послали, там авиазвено организовалось. Летал на У-2. Хорошо летал, безаварийно, всегда в стахановцах ходил. В тридцать восьмом перевели в Хабаровск, в 12-й отряд. Работал на магистрали. На ПС-40 переучился, почту от Владивостока до Читы возил. В июне, седьмого числа, летнюю навигацию открыл. Несколько раз слетал – и тут война...

***

«Дорогие Мария и Марат!

Вот уже полмесяца я не получаю от вас писем. Что с вами случилось?

Живу я по-старому, особых изменений нет. В этом письме посылаю вырезку из газеты. В ней кое-что написано обо мне. Сейчас имею 86 боевых вылетов. Сегодня опять должен идти на задание. «Охоту», как написано в газете, временно забросил, т. к. с того самолета пришлось ночью прыгать с парашютом вместе с экипажем (как раз после того случая, который описан в газете), потому что над линией фронта мой кораблик крепко прохудили, и я до своих дотянул еле-еле. А потом, как выбрались к своим, он у меня отказался лететь – вот и все.

Сейчас все мы чувствуем себя как огурчики, и уже через день я опять пошел на задание, только на другой машине.

Пиши, как здоровье твое и сына, как живут наши, как твой огород. Для питания не жалей ничего – ни денег, ни барахла.

Пиши, жду, Владислав.

17 июля 1942 г.»

Вырезки из фронтовой многотиражки «Красные соколы» Опалев присылал часто. Поначалу Мария даже удивлялась: никогда не любил, чтобы его нахваливали, а тут... Потом все объяснила случайная фраза в письме: «А вырезки ты сохрани: случись что со мной, пусть сын все обо мне знает...»

На бомбежку они обычно ходили по ночам, без прикрытия истребителей. В первый же боевой вылет зажгли склад с горючим на вражеском аэродроме. 

Однажды пригнали к ним в полк трофейный «Мессершмитт-110». Со штурманом Евгением Окороковым освоили они эту машину и стали летать к немцам в тыл, на «свободную охоту». Успели сделать вылетов десять, и все удачные. Пристроились в хвост к двум «мессерам», когда те на посадку заходили – положили обоих, потом аэродром разбомбили, потом эшелон... При возвращении с очередной операции подбили их зенитки.

Чего-чего, а выдумки да хитрости Опалеву не занимать. При подходе к немецкому аэродрому обороты мотору добавил и получил звук, как у «юнкерсов», ноющий. Приняли за своего... А в другой раз прокрался он за фрицем, когда тот линию фронта пересекал, и узнал безопасный коридор, свободный от немецкого зенитного огня. 

Но не всегда и не все кончалось гладко. Правда, об этом старался меньше писать жене и сыну, чтобы не расстраивать. Позже узнала она о том, что первый свой экипаж – штурмана Тертычного, стрелка-радиста Овсянникова и стрелка Коренькова – привез Владислав с задания насмерть изрешеченных: так сильно обстреляли самолет... А самого Опалева в тот раз даже не царапнуло.

***

«Здравствуйте, Мария и Марат!

Письмо от вас получил позавчера, на которое и отвечаю. Твои письма идут до меня достаточно быстро, но редко, а сейчас у тебя совсем, наверное, нет времени, как поступила на работу. Я очень рад, что Марат снова ходит в садик, что он в старшей группе. Он сейчас, наверное, стал большой.

Недавно видел Логачева, он пригнал машину. Видел его всего 15 минут, на аэродроме, так что не смог с ним ни письма для вас передать, ни поговорить как следует.

Живу я без особых изменений, имею 89 вылетов. Летал на крупные немецкие города, вплоть до столицы Восточной Пруссии.

Как живут Вихорева и Борисова? Борисову что-то давно из дома ничего нет... Пиши, что у вас нового, как живут остальные в Хабаровске.

Привет всем, жду ответа. Владислав.

23 июля 1942 г.»

***

Александра Логачева она, конечно, хорошо знала. Отчаянный парашютист-инструктор, летчик, он работал вместе с Опалевым на почтовом ПС-40. С начала войны, когда несколько десятков дальневосточных гражданских летчиков были посланы в особую группу по перегонке самолетов с авиазаводов на фронт, они оказались вместе в эскадрилье Василия Борисова.

Логачев так и остался в «перегонке», а Опалев вместе с закадычным другом Борисовым, пригнав в январе 1942-го машины в один из полков, там и остались. Благо, договориться помогли свои же ребята, с Дальнего Востока, которых еще раньше в армию мобилизовали, – Алексей Вихорев, Володя Пономаренко, Миша Симонов и другие.

Опалев не предупреждал жену об этих планах, чтобы не расстраивать. Просто пришел к ней тогда первый конверт с треугольным солдатским штемпелем и обратным адресом: полевая почта, 45056, Опалеву Владиславу Георгиевичу, а в нем листок: «Мария, не сердись, но я сделал так, как должен был сделать...»

Прочитав, что ходил он «вплоть до столицы Восточной Пруссии», она стала особенно жадно ловить те сообщения Совинформбюро, в которых густой баритон Левитана перечислял: «Сегодня в ночь наши самолеты бомбили Кенигсберг, Данциг, Тильзит, Берлин...»

***

«Добрый день, моя дорогая «старушка»!

Получил от тебя второе письмо, за что тебе большое спасибо. Сейчас временно я нахожусь в командировке. Отстаиваю Сталинград. Кажется, скоро здесь фрицам дадут перцу. В остальном работа идет старым чередом. Через три дня, моя дорогая, твоему майору исполнится 29 лет. Старик становлюсь совсем, хотя кое-кто куда старей меня еще женятся, да берут молоденьких! Ну, мы и старенькие, моя дорогая, как-нибудь с тобой переживем.

Сегодня вечером должны нанести решительный удар немцам. Должен сделать в ночь два вылета – так мне приходится встречать свой тридцатый год жизни.

Как идет твоя служба, что нового у вас в управлении, как у тебя с питанием? Вихорев уже, наверное, в Хабаровске?

Крепко-крепко тебя целую. Пиши, буду ждать. Твой Владислав.

15 ноября 1942 г.»

***

«Старушка» – в 27 лет... Она стала седой в одну ночь, когда у нее на руках умер сын, Марат. Врачи были бессильны... Владислав переживал не меньше ее, но, как мог, держался, и ей письмами не дал слечь совсем.

Как они, женщины, только выдерживали? Наверное, потому, что знали: там, на фронте, их мужьям еще труднее. С первых месяцев войны пошли похоронки в дома тех, кто первыми из дальневосточных летчиков ушли в действующую: Константина Антонова, Ивана Белокобыльского, Николая Мариненко... 

Обходила пока смерть ее Владислава. А ведь по такому краю ходил... Под Сталинградом, где шли ожесточенные бои, однажды резко испортилась погода. Отбой полетам дали, когда Опалев с полной бомбовой загрузкой уже поднялся в воздух. Не садиться же! Долго обходили облачность, сильно болтало, земли не видели, шли вслепую, по приборам. Наконец вышли к цели. Зенитки на станции, забитой составами, молчали, немцы спокойно формировали эшелоны – кто мог ожидать полетов в такую погоду?! В тот момент и вывалился из облаков прямо на головы фашистов краснозвездный бомбардировщик...

 После этого появился на груди Опалева первый орден – Красного Знамени. 

***

«Здравствуй, дорогая Маруся!

Привет папе и маме. Как живете? Я сейчас нахожусь в командировке и письма пишу только с попутно едущими людьми. Так что не беспокойся, что долго нет писем.

Приходится бомбить сейчас те места, где был когда-то на курсах летной подготовки. Работа идет по-прежнему. Имею уже 157 боевых вылетов. Живем в землянках, сама понимаешь, каково в них зимой. В этом письме посылаю фотокарточку и вырезку из газеты.

Извини, что мало написал, т.к. надо отправлять письмо. Пока, крепко целую, твой Владислав.

25 января 1943 г.»

***

Мария вспомнила, каким он всегда был веселым, общительным. Приезжал на побывку Вихорев, рассказывал, что и на фронте Владислав таким же остался: где Опалев, там всегда шутка, розыгрыш, всегда весело. Борисов как-то подшутил – повесил опалевские унты высоко на сосну. Посмеялись все! А на следующий день никак не может Борисов именной мотоцикл завести, хотя всегда заводил с полуоборота... Взялся проверять свечи: одна в порядке, другая. И вдруг замечает меж контактами сложенную папиросную бумажку. Достает, разворачивает и читает: «Мотоцикл шпортил Опалев». Это – за унты!

***

«Здравствуй, моя милая Марусенька!

Вчера пришла почта. С ней я получил три телеграммы от тебя и два письма, что меня, конечно, очень обрадовало.

Мы снялись вместе с Борисовым, я в новой форме – с погонами и орденом Ленина. Скоро пришлю фото тебе. Вчера же получил письмо от Сумцова. Пишет, что вырос на пять сантиметров – это он подначивает меня: нас ребята как-то мерили, и мы оказались ростом равные. Я ему ответил, что каждый вечер подвешиваю себя к потолку, а к ногам подвязываю гирю, и что через месяц буду длинней Борисова.

Работы нам сейчас хватает по горло, но зато радостно видеть и знать, что эта работа дает пользу, и фрицам, особенно отступающим, приходится туго. Особенно много наложили их под Сталинградом, они это с успехом заслуживают. Были на экскурсии в районе разбитых немецких армий и много видели интересного.

Годовщину Красной Армии встречали на вечере у генерала, было вроде офицерского собрания.

О моем здоровье ты не беспокойся, здоровье у меня хорошее, только от всех переживаний я очень постарел, и мне все сейчас дают гораздо больше моих лет. Как там себя чувствуют дедушка и бабушка? Вот бы мне сейчас с папой рыбку половить... Надеюсь, что еще половим.

Как твое здоровье? А снам старайся меньше верить, и особенно плохим. Как у вас в Хабаровске стоит сейчас погода? Скоро весна... И здесь скоро будет тепло...

Пиши как можно чаще и больше – буду ждать с нетерпением. Крепко тебя целую, твой Владислав.

25 февраля 1943 г.»

***

Когда Мария Опалева получила это письмо, еще не знала, что оно – последнее.

Вернутся с войны Героями Советского Союза Василий Борисов, Михаил Симонов и Алексей Вихорев. В мае 1944-го погибнет друг Опалева Герой Советского Союза Владимир Кочнев. Ордена и медали украсят грудь отвоевавших Владимира Пономаренко, Леонида Сумцова, других летчиков-дальневосточников. Вернутся многие. Но среди тех, кто никогда не вернется, ее муж. Почти 40 лет она не будет знать, где и кем он похоронен... 

***

В самом конце 1981-го Мария Васильевна получит официальную бумагу: «На Вашу просьбу об установлении места захоронения Вашего мужа исполком Конышевского районного Совета народных депутатов Курской области сообщает следующее: красные следопыты Машкинской восьмилетней школы установили, что в марте 1943 года в селе Машкино был захоронен летчик Опалев».

И пойдут из далекого курского села в Хабаровск письма с воспоминаниями очевидцев.

...Ночь выдалась лунная, снегу еще было много. И вдруг прогудел низко над домами самолет, упал сразу же за селом и загорелся. Вскоре в село добрались два летчика, рассказали, что летали в район города Конотопа бомбить вражеские объекты. Там их подбили немцы. Загорелся правый мотор. На левом командир надеялся перетянуть линию фронта и уйти к своим.

Тянули, сколько могли. Часов в 10 вечера, когда самолет подходил уже к Машкино, высота была всего метров 400. Опалев приказал штурману и радисту прыгать, а сам повел бомбардировщик дальше – чтобы не упал на дома.

К горевшему за околицей самолету подойти близко было невозможно: там все плавилось, рвались патроны. Утром, решив, что командир сгорел, так и не успев выпрыгнуть, летчики уехали в свою часть.

А днем на одном из огородов жители наткнулись на командира. Он лежал в снегу, накрытый полураскрывшимся парашютом. Одет в черный бушлат, унты, подпоясан офицерским ремнем, на котором висели пистолет и финский нож.

В кармане у летчика нашли фотокарточку, где были сняты молодая женщина и мальчик в матроске. Женщины плакали... Похороны состоялись на кладбище в Машкино. Был траурный митинг. Выступил председатель сельсовета Косицкий, сказал, что ценой жизни летчик Опалев спас от гибели десятки жителей села и их дома…

Станислав Глухов