«Чёрный ворон», белые пятна и запретное слово «папа» 

Мы уже рассказывали, как в Хабаровске отметили нынешний «День памяти жертв политических репрессий». Но кроме публичных мероприятий есть в нашем городе в такие дни и другие, более душевные встречи. Так, ежегодно центр работы с населением «Родник» и совет ветеранов Кировского района собирают на чаепитие пенсионеров, которых в детстве именовали «враженятами». 

Перед встречей в «Роднике» эти люди тоже побывали около часовни памяти жертв сталинских репрессий на центральном кладбище Хабаровска. И также возложили цветы около памятного знака на месте пересыльной тюрьмы около института культуры.

«Прасковье Никитичне пообещали работу, если она оформит развод и сменит фамилию. Женщина согласилась – ведь детей-то кормить надо было». 

А уже за чаепитием хабаровчане, которых, согласно официальной терминологии, принято называть жертвами политрепрессий, вспомнили имена знаменитых людей, которых госорганы подвергли карательным мерам. Это Осип Мандельштам и Николай Заболоцкий, Варлам Шаламов и Евгений Гинсбург, Анастасия Цветаева и Георгий Жженов, Вадим Козин… Список этот можно продолжать долго.

Хабаровчанка Люция Болотова в детстве даже пересекалась с одним из репрессированных музыкантов. Будучи в десятом классе, она вместе с другими учениками приходила домой к знаменитому тогда эстрадному певцу Вадиму Козину. Ребята мыли полы у него дома или заклеивали окна, а Вадим Алексеевич ногами в валенках нажимал на педали пианино, играл и пел. Детские голоса подпевали ему…

Сын за отца – отвечает!

Люция родилась на Колыме, в Эльгенском женском лагере. Там, в лазарете, ее отец познакомился не только с Варламом Шаламовым, но и с матерью своих будущих детей. Как они там оказались? Да как многие – судьба поколения это называется.

– Моих родителей репрессировали в 1937-м. Они случайно попали под это «колесо». В 1937-38-х годах стремились забрать как можно больше народу. Маму, жительницу Ленинграда, забрали прямо с танцев в интерклубе за то, что она ходила туда, где бывали финны. В тот день из клуба забрали около ста молодых людей 18-20 лет, всех осудили по 58-й статье – «за шпионаж». Их погрузили в товарняк и увезли через Кронштадт, – рассказывает ровным голосом Люция Николаевна.

«Маму, жительницу Ленинграда, забрали прямо с танцев в интерклубе за то, что она ходила туда, где бывали финны. В тот день из клуба забрали около ста молодых людей 18-20 лет, всех осудили по 58-й статье – «за шпионаж»... 

А Николая Карпова (будущего отца Люции) арестовали вместо его собственного отца, который был инвалидом с детства. Когда на него донесли, возиться с немощным человеком никто не захотел. В этот момент неудавшегося ареста в комнату вошел Николай, на тот момент 22-летний юноша, его и забрали вместо отца.

Вот так Эльвира Лицис и Николай Карпов стали очередными жертвами той эпохи, о которой многие ныне почему-то вспоминают только как о славной череде побед. 

Семья в стойле

Они познакомились в лазарете Эльгенского лагеря, где Николай залечивал травму, полученную в шахте, а Эльвира работала медсестрой. В 1942 году на свет появилась Люция, которую назвали почти что в честь бабушки, Революции Брамберг, сократив первую часть ее имени. Вспоминает, как еще маленькой девочкой могла умереть от дифтерии, но переливание крови спасло ей жизнь.

До девяти лет Люция находилась в детдоме. Ее родителей в 1948-м отправили из лагеря в ссылку, чтобы строить солнечный город Магадан. Семье выделили «общежитие», коим являлось стойло для лошадей. Между двумя стойлами возвышались стенка и печка, которую соседи смежных «комнат» топили по очереди. Когда Люция воссоединилась с родителями, то девочка спала на стульях. Зато, живя в девяти «квадратах», семья все же была вместе.

«Мы, видите ли, не задавали вопросов – сначала нельзя было просто, а потом по молодости не задумывались, чтобы расспросить подробно. И когда вопросы возникли, спрашивать уже было не у кого...»

Даже после таких потрясений люди продолжали верить в лучшее. Впоследствии отец Люции работал главным художником-оформителем Магадана, а в свободное от работы время занимался творчеством. В 1951 году Эльвиру Карловну и Николая Ивановича реабилитировали. Однако они так и остались и умерли в Магадане.

«Спрашивать уже не у кого»

Есть истории, которые содержат слишком много белых пятен. Например, Тамара Третьякова о репрессированных родственниках знает мало. У нее в семье сначала арестовали дядю, Дениса Чашина, а позже – ее отца, Харитона Третьякова.

Причина ареста простая. У Дениса Емельяновича было семеро детей, семья считалась зажиточной, а значит – классово чуждой. На Дениса Чашина донесли, и из села Троицкого Нанайского района его забрали. Больше никто из односельчан и родных Чашина не видел, и ничего узнать о его судьбе не удалось. Обычная по тем временам история...

А вот Харитон Третьяков, отец Тамары, был реабилитирован в 1960-е годы и даже позже смог вступить в ряды партии. Больше никаких подробностей арестов их наследникам разузнать не удалось.

– Мы, видите ли, не задавали вопросов – сначала нельзя было просто, а потом по молодости не задумывались, чтобы расспросить подробно. И когда вопросы возникли, спрашивать уже было не у кого, – объясняет другая дочь репрессированных, Нина Бойко. 

Семья Нины Николаевны жила в поселке Райчиха Амурской области. Ее отец, Николай Базникин, работал в органах НКВД, говорят, был заядлым охотником, у него было дорогое ружье и любимая собака. Он воспитывал с женой Прасковьей Никитичной троих детей. Младшей, Нине, едва исполнилось полгода, когда за ее отцом приехал «черный воронок».

Говорят, Николай Петрович встал тогда в дверях, оглядел всех в комнате и сказал: «Ворон черный – дорога дальняя». Отца увезли, больше семья его никогда не видела. По рассказам мамы Нины, Прасковьи Никитичны, его этапировали в Омск. Там 30 октября 1938 года (получается, именно в нынешний День памяти политрепрессированных) Николая Базникина расстреляли – хотя он и не подписал необходимые документы о том, что признает вину.

Имущество конфисковали. Маму арестовали вместе с Ниной, продержали несколько месяцев в заключении, а потом отпустили за ненадобностью. После освобождения Прасковью никуда не брали на работу, ведь это «жена врага народа». А ее детей, в том числе и маленькую Нину, называли «враженятами». Нина Бойко помнит, что в детстве о папе никому нельзя было рассказывать, даже слово это вслух запрещалось произносить – «папа»…

Боль внутри

– Помню случай: я училась в первом классе, в 1944 году, директор с учителем записывали в классный журнал информацию о семьях – кто мама и папа у нас. И когда дошло до моего отца, учительница этак рукой помахала, мол, не спрашивайте. Семь лет мне было тогда, а в памяти отложилось! У нас тогда было непринято задавать такой вопрос: где твой папа или где твоя мама, как сейчас. Не помню, чтобы я хоть кого-то об этом спрашивала, – делится тяжкими воспоминаниями Нина Николаевна.

В конце концов, Прасковье Никитичне пообещали работу, если она оформит развод и сменит фамилию. Женщина согласилась – ведь детей-то кормить надо было. И мама вырастила своих троих детей, всех на ноги поставила.

...И таких историй у людей, живущих среди нас, гораздо больше, чем нам кажется. У каждого своя боль внутри. Ее нужно озвучивать, чтобы ни одна судьба не была забыта. И, памятуя, что история циклична, – чтобы никогда больше такого не повторилось. Только вот пока, похоже, не очень получается...